Правило парашюта, или Как стать священником

Петя прыгал с парашютом, а Вася не прыгал, и Петя рассказывает Васе, как это здорово. Но Вася смотрит на Петю и думает: так можно все кости переломать, и такое ведь бывает!

Зачем бросать отличную работу? Для чего с высшим образованием работать на стройке?

Кстати, работу менять необязательно. Мой посуду, как и прежде, но можешь ее мыть и ощущать счастье. Я обнаружил в 30 с чем-то лет, что я не люблю мыть посуду, а люблю плескаться в теплой воде. Я-то всю жизнь думал, что люблю мыть посуду, но жена обличила.

Нужно немало мужества, чтобы признаться себе в этом. Ты вроде выглядишь хорошим, а на деле любишь удовольствие. Делаешь добрые дела – а сам любишь похвалу и внимание.

В многодетной семье нужно конкурировать за родительское внимание. Надо поставить обувь на полочку, заправить постель, и за это тебе говорят, что ты хороший – а ты такой же, как все, хотя осознаешь это в 30.

Каким бы ты ни был хорошим, сколько бы лет ни находился в Церкви, со временем узнаешь, что ты такой же, как остальные, как верующие и неверующие люди, по степени своей удаленности от бога. А Бог – он повсюду и всегда, и вопрос в том, впускаешь ли ты Его в себя.

То чувство, которое пережил Петя, прыгая с парашютом, – как его передать? Слово скудеет, перестает быть весомым. Богослужение, песнопения, храмовое строительство, росписи, все это благолепие – попытка, попыточка.

Безумство, поступки – вот что поражает людей на самом деле. Чей-то пример убеждает их, что надо перемениться. И меняет человека Бог. Как, когда это происходит – тайна. Для кого-то при жизни, для кого-то прямо перед смертью, в момент смерти или после нее – но всякому просящему Господь даст.

Чтобы быть верующим, нужно мужество. Это не просто обряд: туда зайти, сюда зайти, свечку поставить, благословение взять. Если человек действительно сверх силы ищет Бога, милующего, прощающего, дающего благодать и энергию – это смелый человек, он решается жить вечно. Это серьезное решение и ответственность.

Я рос в замкнутой многодетной семье, мало общающейся с миром. Например, я долго не знал, что есть такая вещь, как развод. У меня было много дядь и теть по всему Союзу, мы с ними регулярно виделись, и у всех были полноценные семьи. А уже в школе я узнал, что бывает так: мальчик без папы, но не потому, что папа умер.

Мои отец и мать не исповедовали Иисуса Христа, они были материалистами, хорошими людьми советских взглядов. Они не говорили, что надо быть добрыми, – просто были добрыми с нами. А доброта – даже важнее порядочности.

Я закончил физико-математический класс с золотой медалью, в 1995-м поступил в КПИ. Решил учиться на программиста. Думал о юрфаке, но не пошел, потому что судебные дела меня отталкивали.

Когда на втором курсе один завкафедрой ангажировал меня на работу в организации, связанной с Министерством юстиции, я проработал там полтора года инженером компьютерных систем и понял, что юристом быть не хочу по морально-этическим соображениям. К тому же работа программиста была более творческой.

Потом я пять лет проработал в Golden Telecom, занимаясь в финотделе системами баз данных и бухучета. Здесь меня со временем стал интересовать не прикладной аспект программирования, а аспект разработки архитектуры баз данных, анализ систем.

Когда я перешел в «Фокстрот», полностью украинскую компанию, заметил разницу в менталитете. Golden Telecom была наполовину американской компанией, а это означает другие подходы и принципы. Самое важное здесь – навыки специалиста. В иностранной компании понимаешь, что Министр экономики не может стать министром здравоохранения. Здесь царит корпоративный дух, сам ты выше всего ценишь возможность заработать.

В украинской же компании ты должен быть, прежде всего, человеком – классным парнем, друганом, земляком, в общем, своим. Узкая специализация здесь не так важна: поработав в отечественном бизнесе, ты уже вполне допускаешь, что министр экономики может стать и министром внутренних дел, и здравоохранения. Здесь набирают скорее команду, чем спецов.

Одновременно с работой я учился на стационаре. Мой начальник был трудоголиком, от него я научился терпению, умению превзойти себя – когда уже не можешь, но ещё работаешь.

После «Фокстрота» проработал год в МТС. В тот период я много времени тратил на увлечение: психология, самоанализ, мировоззренческие концепции. Это, видимо, врожденные склонности: мой старший брат стал психиатром.

Тогда же я начал интересоваться христианством – после того, как мне в руки попала книжка Александра Меня «Сын Человеческий». Меня уже не интересовал заработок. Пока я помогал родителям содержать семью, это было важно, а теперь дети выросли, старшие устраивали свою жизнь, младшие закончили школу, я уже не был необходим как кормилец и мог уделять больше времени себе.

Я планировал семейную жизнь. У меня был печальный опыт отношений с девочкой – она мне нравилась, но я на ней не женился. Я был в поиске, постоянно думал, как стать счастливым. Человек часто связывает счастье с чем-то внешним. Ему недостаточно настоящего, ему нужны гарантии будущего, и этим он чрезвычайно мучается.

В какой-то момент я понял, что не люблю разочарований, боюсь их. Если я доживу до 70 и только тогда познаю истину – это будет означать, что вся моя жизнь была ошибкой. И я подумал с юношеским максимализмом: лучше уже завтра узнать эту истину.

Я почему-то помню этот момент – это произошло ночью, около 2 часов. Я любил засиживаться допоздна, смотреть на горящие окна многоэтажек вокруг: это же тысячи и тысячи разных судеб, о которых я не думаю, пока не сяду у окна. Счастье, несчастье, все бурлит, или уже спит, или уже пропало.

И говорю себе – а зачем это все? И в этот момент я принимаю решение, что за истину я смог бы расплатиться самым дорогим – жизнью. Я это решение принял и забыл о нем, но жизнь моя с этого момента начала круто меняться.

Я начал читать книжки, посвященные душе, Богу – и в очередной раз сменил работу, перейдя в Philip Morris. Это производитель табачных изделий. Теперь я менял работу не в связи с заработком – меня больше интересует коллектив, отношения с людьми.

А брат начинает ходить в храм. Я был провокатором, любил напугать, посмеяться над человеком, да и сейчас я, наверное, такой же, просто появилась привычка делать это мягче, чтобы это было в пользу, смеяться скорее над собой. Так вот, брат мне говорит об Иисусе Христе, а я ему отвечаю: «А был ли мальчик?» Он сильно на меня был тогда обижен.

В общем, когда на работу в Philip Morris вернулась из декретного отпуска моя начальница, я сказал, что сыт этим курением, что увольняюсь. Я ушел в никуда, уехал жить на дачу.

Это был период, когда все само собой давалось. Трудно мне было скорее до этого. К этому времени я уже пощусь, полгода живу на балконе, на коврике сплю – такие у меня были аскетические практики, – и хожу в храм, в Кирилловскую церковь.

Окружающих моё поведение пугало. Маме говорили: «твой сын рехнулся, но ничего страшного, у тебя еще пятеро нормальных детей». Одноклассники – все способные математики, материалисты – качали головой, мол, пропал человек.

Я перечитывал тьму литературы. Особенно поразила книжка Антония Сурожского «Человек перед Богом». Я входил в состояние беседы с автором, когда я задаю вопрос – и нахожу ответ на следующей странице. Я понимаю, что этот человек проповедует для меня. К этому времени я уже на втором году вечерней катехизационной школы на приходе святой Екатерины на ул. Полупанова.

Один и ноль – что может быть меньше? Мы знаем, что к нулю можно приблизиться справа и слева. А что можно видеть, когда ничего не видно? Ничего, но можно чувствовать. Когда сидишь над хитрой математической задачей, нужно озарение. Когда ты ищешь Бога, можешь тысячу раз прочитать самого мудрого наставника, сенсея, гуру – и ничего не поймешь.

Момент озарения у меня случился, когда я стал активным прихожанином. Борясь за свои идеалы, я терплю неудачу. Если раньше я стремился к житейскому успеху, то теперь эта неудача была моим успехом. В каком смысле? Меня утешала мама, и я ей сказал: на все воля Божья. А она: ты действительно так веришь?

И тут я понимаю, что это просто привычная фраза. Волю Божью я не знаю, не знаю Бога, и Его воля интересует меня только тогда, когда она сочетается с моей. Это был момент ужаса: не приведи Господи, чтобы была воля Божья на все!

Это было мое озарение, новый перелом в жизни. Начинают сбываться все мои мечты. Я начинаю чувствовать Бога, искать его, бегать за Ним. Прочитав книги и жития святых, я начинаю искать Божьих людей в Церкви и вне ее – встречи, общения, разочарования… Переживать и видеть чудеса – по-своему ужасно, ведь они в какой-то момент закончатся, и за них нужно будет заплатить, как и за всякое счастье.

В церкви я примелькался людям как старательный прихожанин благодаря каким-то своим с детства привитым качествам. Моя тетка однажды сказала: так, может, станешь попом? А затем кто-то еще: давай рукополагайся, будешь служить литургию для детей.

Впервые, когда я услышал это, меня трухонуло: я ведь человек далекий, недостойный. А потом круг все сужался, и наступило время, когда я молился: «Господи, мне этого хочется. А Ты, Господи, этого хочешь? Дай мне знать». Появилась благодарственная молитва не только за то, что у меня есть, но за то, что есть Ты, Господи. Я ничтожен, а милость Божия безмерна. Именно это чувство благодарности дает смелость спросить: «А чего хочешь Ты, Господи?» В телефонном звонке мне сказали «Аксиос!»

Хотя у меня не было работы, я постоянно находил ее для себя. Я трудоголик – просто люблю трудиться. Это модель поведения: в многодетной семье не трудиться не получится, родители никогда не были праздными.

В тот момент я перестраиваю дом, превращая дачу в основательное жилище. Зарабатываю перевозками и строительством. Я мечтал о частном доме, о семье – и вот это все появилось: и дом, и женщина, которая приняла мое предложение. В этом же году я поступаю в семинарию, на что беру благословение у жены – она была именно тем человеком, благодаря которому я, малодушный, решился.

К моменту, когда меня рукоположили, родственники и их родители уже стали церковными людьми, все они нашли в Церкви решение тех своих проблем, которые в мире в принципе нерешаемы.

В этом году мы праздновали 9-летие общины глухих при Ионинском монастыре. Глухие – это, по сути, иностранцы, которые не способны выучить наш язык. И только мы можем выучить их язык и помочь им.

Кто в детстве не хочет изучить язык глухих? Я жил на Виноградаре, недалеко от школы-интерната №6. Думаешь: вот бы здорово, – и забываешь об этом. А когда я поступил в третий класс семинарии и нас стали учить языку жестов, оказалось, я к нему способен.

Меня как диакона попросили приходить в Ионинский, где богослужения проводились с помощью переводчицы. Глухие присмотрелись ко мне и решили: «Это же будущий батюшка! Надо, чтобы он выучился – он нам нужен». Ведь есть вещи, которые человек хочет обсудить со священником напрямую, без переводчика.

В общем, я понял, что это возможность послужить людям. Причем не обычным, а обделенным и в то же время людям Божьим, исполнившим заповедь Божью «будьте как дети». Они активны, доверчивы, открыты – но в своей среде.

Язык является культурообразующим фактором, так что это отдельный народ. Жестовый язык образует на территории национальное меньшинство. В Европе это уже прописано формально. В обычной семье рождается иностранец! Если родители не выучат язык своего ребенка, ребенок найдет людей своей «нации» и в семью полноценно не вернется.

До революции в Церкви был перевод литургических текстов на жестовый язык. Были богадельни и церковно-приходские школы для глухих в Питере. В Киеве обучать глухих тоже начал священник. У него было две глухих дочери, и ему хватило денег отправить учиться одну из них. Та, возвратившись, обучила сестру и отца, а тот стал учить детей.

Революция прервала это начинание, как и многие другие. Еще хуже стало, когда Сталин высказался в том роде, что глухие – это неполноценные, и язык их – тоже проявление неполноценности. Тогда глухим запретили общаться на их языке, заставляли держать руки в карманах. Традиция литургии для глухих была утеряна полностью, и только в 90-е годы Православная Церковь в Киеве начала заниматься переводами.

Трудности возникли с переводом некоторых богословских терминов и текстов, тех, в которых сосредоточено учение о Христе, – пришлось во многом начинать с нуля, создавая жесты, обозначающие эти понятия.

Сейчас практически все богослужебные тексты переведены. Ведь когда разработан язык и есть словарь, остальное – дело техники. Создан видеословарь жестового языка для богослужебных терминов. Мы собрали все наработанное и распространяем информацию.

Сейчас век стремительного информационного развития. Бог дает откровение людям, а они используют его на добро или во зло. Мобильные телефоны – их будто специально для глухих придумали, чтобы они могли набирать смски. Интернет – тоже для них.

Нас много – по 20 человек на богослужении, а всего около 60. Сейчас у нас шесть-восемь переводчиков – больше, чем в минской и питерской общинах, которые старше нас. В последнее время мы были в Луцке, Кишиневе, Подмосковье, Житомире, едем в Херсон.

Что мы проповедуем? Там ведь уже верующие люди. Только то, что можно и нужно переводить богослужение. Надо объять и этих людей. Их Бог избрал, а мы можем содействовать тому, чтобы их вера имела реализацию в широком и полном участии в литургии.

В моем священническом служении в этой общине нет чего-то особенного, специального. Только знание жестового языка. Чувства, эмоции, житейские вопросы у этих людей такие же, как у нас. У самого же богослужения есть, конечно, специфика. Во-первых, переводчик должен быть верующим. Знать богослужение, понимать содержание и смысл молитв, драматургию. У него должны быть чувства!

Если бы я был глухим, чисто технический, безэмоциональный перевод меня бы не устроил. Мне бы хотелось, чтобы переводил мой брат или сестра, например. Богослужение течет, есть видимая и слышимая его части. И слышимую нужно перевести в визуальную. Таким образом «видеоряд» в богослужении для глухих – более интенсивный. А поскольку этот «канал» перегружен, в него нельзя «бросать» лишнего.

Батюшка должен изъясняться просто, не заумно. Переводчику нужна неброская, не отвлекающая одежда, батюшке – подстриженные усы. Мне повезло с усами.

Фото: Никита Кузьменко